Читать книгу "Змеи. Гнев божий  - Ольга Миклашевская"

– Мам, ты чего, не рада, что Соловка вернулся? – спрашивает брат.

– Конечно, рада, – механически отзывается та, но сама уже полностью в работе.

– Ладно, братец, пойдем-ка отсюда, поговорим по душам.

Петр уводит его обратно в дом, где с давних пор ничего особенно не изменилось. На окнах висят бархатные портьеры, за которыми маленький Соловка часто пытался спрятаться от ненавистных братьев, но они его там быстро находили. Они заставляли его есть дождевых червей, подкладывали ему в постель скорпионов, а иногда испепеляли личные вещи. В общем, нелюди нелюдьми, а похожи на человеческих отпрысков больше, чем могут себе представить. Но это Соловей понял уже гораздо позже.

Да и чем они, собственно, отличались?

В столовой как раз накрыли к ужину. Петр силком усаживает младшего брата рядом с собой, а затем тут же вгрызается в полусырой кусок мяса на своей тарелке. Соловей от такой еды давно отвык: может, стал нежнее, а может, она ему просто никогда не нравилась.

– Ты чего не ешь? – спрашивает Петр с набитым ртом.

Леня тут же, лениво обсасывает косточки неизвестного происхождения.

– Не хочется что-то.

– Ты, это, стеснение отбрось. Чувствуй, как говорят людишки, себя как дома, – смеется Петр собственной шутке. – Чего, как? Мы в какой-то момент тут все подумали, что ты издох, раз от тебя ни весточки.

Отсюда, из Беловодья, любой его обитатель, по идее, может наблюдать за всем, что происходит в человеческом мире. Может получить любое знание, проследить за жизнью любого живого существа. Это как «реалити-тиви», только лучше.

Но если знать, как спрятаться, то можно исчезнуть, раствориться в густом месиве из глаз, рук и судеб.

– Потихоньку, – отвечает Соловей и осторожно разламывает на две половины горячую булочку: единственное на столе, что кажется съедобным.

– Что-то малыш неразговорчивый, правда, Лень?

– Угу, – соглашается средний брат.

– Соловка, мы тут такую штуку учудили, пока тебя не было! Папаня придумал новое слово: «кризис». И ты не представляешь, как стало веселей! У людишек теперь кризис всего, буквально. Кризис возраста, кризис на личном фронте, кризис финансовый, образовательный, культурный… Ты мне назови вещь, и я скажу тебе, что у нее теперь тоже есть кризис! В общем, отпад. Правда, Лень?

Средний брат снова что-то бормочет.

Когда Соловью кажется, что пытка уже никогда не закончится, в дверях появляется отец. В детстве он казался выше и крупнее – а может, и правда был таким, – сейчас же Соловей понимает, что стал как минимум на голову выше отца.

В отличие от остальных членов семьи дьявол не удивляется внезапному гостю. С невозмутимым выражением лица он проходит к столу и, одернув полы своего пиджака, садится во главе.

– Передай улиточные раковины, пожалуйста, – обращается он к младшему сыну.

Соловей тут же чувствует укол разочарования где-то в районе небьющегося сердца. В конце концов, нет ничего хуже равнодушия.

– Благодарю.

Треугольный отцовский подбородок теперь украшает небольшая бородка, которая ему не очень-то идет. На ней блестит несколько капель маслянистого соуса, но король кровавой реки ничего не замечает.

– И надолго ты к нам пожаловал?

Соловей поджимает губы.

– Хотел кое-что спросить.

– Так и знал: заскочил проведать.

Раздается хруст раковин под крепкими зубами.

– Как избавиться от предсмертного обещания?

Отец кашляет, но быстро берет себя в руки. Впервые за короткий вечер дьявол показывает хоть какие-то эмоции, и это вселяет надежду.

– Кто-то дал тебе предсмертное обещание? – с энтузиазмом вклинивается в разговор Петруша.

Соловей игнорирует вопрос, но брата это совершенно не задевает.

– Так как?

– Боюсь, тут уже ничего не поделать. – Отец мягко касается бледных губ платяной салфеткой. – Те, кто когда-то были людьми, а потом стали кем-то большим, самые опасные из всех. В их корне осталось слишком много человеческого: эмоции, желания… Хотя, сам знаешь, и нашему брату это порой не чуждо, но мы никогда полностью не сможем друг друга понять.

Отец намекает на побег. Ну что ж, значит, это все-таки его задело.

– И что, нет никакой лазейки? Любая система создана для исключений – ты сам меня учил.

Впервые дьявол смотрит своему отпрыску прямо в глаза. Тысячелетия назад Соловей отвел бы взгляд в сторону, но сейчас отношения с отцом – наименьшее из его переживаний.

Тот, кого люди за всю историю человечества всегда боялись больше всего, не вызывает у него ничего, кроме фантомной боли о родителях, которых он никогда не знал. Греки звали его Аидом, египтяне – Осирисом, славяне – просто чертом, последователи более поздних религий – дьяволом, но для Соловья он всегда будет тем, с кем ему никогда не сравниться ни по праву рождения, ни по силе духа. Годы не дали Соловью той мудрости, которая приходит с ответственностью, поэтому даже сейчас отец – единственный, к кому он может обратиться за настоящим советом.

Дьявол уже закончил трапезу и сидит, положив костлявые руки с нереалистично длинными пальцами на колени.

– Как ты думаешь, как джинны умудряются не выполнять желания своих хозяев? – ни с того ни с сего спрашивает он.

– Все зависит от точки зрения, – негромко говорит Леонид, и все тут же поворачиваются в его сторону.

Отец расплывается в довольной улыбке.

– Верно, сын мой. Наши совместные уроки не прошли даром.

Соловей изо всех сил старается пропустить последнее мимо ушей.

– То есть ты хочешь сказать?..

– Я хочу сказать, – отец плавно наклоняется вперед; костяшки пальцев упираются в подбородок, – что реальность субъективна. Наши слова, а не слова простых людишек – это правда, это реальность. Мы говорим только то, что имеем в виду, и так, как имеем это в виду. Именно поэтому у нас нет языка, нет системы, нет условностей. Мы говорим на всех языках одновременно и в то же время не говорим ни на одном, точно так же, как все наши ипостаси существуют одновременно и в то же время каждая является настоящей. Но человек… В его крошечной черепушке происходит слишком много всего. Его слово почти ничего не стоит, даже когда речь заходит об обещаниях. Предсмертное обещание, конечно, имеет гораздо большую силу, чем обычное, но разница не так уж велика.

– И что это значит практически?

Дьявол вновь откидывается на спинку стула.

– Что написано на входе в храм Аполлона?

Ну вот, его обычная манера: отвечать вопросом на вопрос. Соловей уже успел от нее отвыкнуть, поэтому чувствует раздражение, но все-таки отвечает: